Флегетон - Страница 46

А с булавкой мне еще повезло. Могли бы и кольцом в нос пожаловать!

Покуда же о нашем «великом сидении» в Албате. Мы пришли туда около полудня 5 мая, пройдя пешим ходом от Воинки до второй гряды Крымских гор. Через Симферополь и Бахчисарай нас вели глубокой ночью. Как я понял, это была очередная выдумка Барона, имевшая целью спасти остатки здешней цивилизации от контакта с одичавшими окопниками. Штабс-капитан Докутович всю дорогу тихо ворчал, намекая на господ в лампасах, разъезжающих в персональных салон-вагонах, где вполне нашлось бы место для таких усталых странников, как мы. А мне, признаться, эта прогулка через весь Крым понравилась, тем более, наши вещи и даже оружие были на подводах, а пешие прогулки, да еще без риска получить шрапнелину в лоб, мне всегда по душе. Вначале мы просто радовались, что уходим отдыхать. Но с каждым часом степь, как пишет господин Гоголь, становилась все прекраснее, вдоль дороги то и дело попадались неразоренные села, и идти стало совсем весело. Но...

Но веселье кончилось на первом же базаре. К этому времени Барон уже успел напечатать свои тысячерублевки, и жалованье нам платили исправно. Мне, например, полагалось аж шестьдесят тысяч в месяц – сумма по старому счету просто-таки сенаторская. Покупать мы ничего особенного не собирались, сухой паек в дорогу у имелся, котловое довольствие в городах получали, однако... Однако за фунт сушеной дыни с меня запросили семь тысяч, за фунт изюма – двенадцать, а наши же армейские сапоги тянули на все сто. Стало ясно, что мы здорово оторвались от жизни.

Поручик Усвятский тут же поинтересовался, за что мы, собственно, боролись, а затем провозгласил вполне большевистский лозунг экспроприации экспроприаторов. И действительно! Приобрести можно было разве что хлеб – всего триста рублей за фунт.

Скинувшись, мы все же купили дыни и изюма, а также – за вообще неназываемую сумму – бутыль картофельного самогон. Подсчитав наличность, мы убедились, что при таких ценах победа большевиков в Крыму практически обеспечена.

Чем южнее, тем становилось спокойнее. Весенний Крым жил, торговал и веселился, как будто войны уже не было. Мы не замечали ни привычных беженских обозов, ни тифозных бараков, ни усиленных патрулей. Зато почти в каждой деревне, не говоря уже о городах, стояла масса тыловиков с их канцеляриями, складами и обозами, что было очень похоже на прежнее время. В общем Крым, тот самый Крым, который мы всю зиму защищали от господина-товарища Геккера и прочих господ-товарищей, слез с чемоданов и процветал.

Вот за сие и боролись! (Это я для поручика Усвятского.)

Кстати, в ночном Симферополе недалеко от вокзала вышеупомянутый поручик совершил очередной геройский подвиг – изловил чумазого большевика лет двенадцати, который настолько самозабвенно клеил листовки, что потерял всякую бдительность. Тут же было устроено судилище, на котором приняли решение отдать юного комиссара прапорщику Немно для высылки в цыганский табор на перевоспитание. Прапорщик Немно зарычал, сделал страшные глаза и потребовал мешок, дабы уложить туда шкодника и немедленно нести в табор для кормления медведя. В конце концов, юный большевик был отпущен с миром, хотя и без листовок, которые мы конфисковали для самокруток.

У Бахчисарая базары стали обильнее, а цены несколько пристойнее. К полудню жара загоняла нас надолго в тень редких рощиц, впрочем, скоро на нас надвинулись горы, и заметно похолодало. Заночевав в Сюрени, мы прошли поутру мимо развалин разбойничьего замка, где на полуразрушенной стене еще заметны силуэты навек исчезнувших домов, и очень скоро наш отряд втянулся в долину, окруженную невысокими, покрытыми лесом, горами.

Я бывал в Албате году в 12-м. С тех пор он мало изменился. Те же горы слева и справа, те же татары, те же дома с внутренними двориками, мечеть, базары. Правда, теперь татары оказались в явном меньшинстве. Албат буквально забили тыловые части и такие, как мы, отдыхающие.

Последствия этой перенаселенности почувствовалось сразу. Пока штабс-капитан Докутович ходил по начальству, мы усадили роту в тень и пошли с поручиком Усвятским на базар. Вернулись оттуда быстро – и с вытянувшимися физиономиями. Цены были чудовищными, что неудивительно при таком наплыве покупателей.

С жильем вышло не лучше. Штабс-капитан Докутович получил крошечную комнатушку в довольно-таки приличном домике на окраине, нижних чинов ждало несколько мрачного вида сараев, напоминающих зимние убежища для скота, а офицерский состав вынужден был довольствоваться такими же сараями, только поменьше – решетка на окне, дверь обита железом, ржавые койки и вода в ста метрах. Впрочем, выбирать было не из чего, жаловаться некому, и мы начали размещаться.

Офицеры нашей роты уместились в одном из сараев, на котором был выведен краской «N3». Поручик Усвятский скривился, и окрестил наше убежище «офицерской камерой N3». Название, как ни странно, прижилось.

(Недавно поручик Усвятский вскользь заметил, что сейчас там действительно офицерская камера. При албатской «чеке». А чем большевистский чорт не шутит!)

На правах командира роты и героя Ледяного похода я занял место в глубине сарая, предоставив остальным – поручику Усвятскому и прапорщикам Немно и Геренису – размещаться по возможностям. Вскоре мы растолкали вещи по углам, и я направил подчиненных на задание: поручику велел проследить за устройством роты, а прапорщиков послал на базар за закуской. Убедившись, что все идет как должно, я укрылся шинелью и мгновенно заснул, словно провалился в черную яму.