Флегетон - Страница 45

Семенчука расстреляли перед строем, предварительно зачитав приговор, и пригрозив всем потенциальным дезертирам той же участью. До сих пор не знаю, правильно ли я вел себя тогда. Отпустить его я не мог. Сдать в контрразведку – тоже. Отпустить – значит, еще одна винтовка будет стрелять по нашим атакующим цепям. Он выбрал сам.

Но на душе до сих пор скверно. С врагами следует общаться только через прицел винтовки. Особенно, если эти враги – такие же точно, как мы...

Упокой, Господи, души рабов твоих Николая и Федора, поручика Голуба и красного комиссара Семенчука.

В тот же вечер, когда на плацу треснул залп, по Воинке разнеслась весть, что нас наконец-то отводят в тыл, а наши позиции займут кубанские части. В это верилось слабо – мы воевали без перерыва больше восьми месяцев. Поэтому я собрал офицеров и предупредил, чтобы они не распространялись об этом раньше времени, иначе трибуналы начнут заседать каждый день. Но наши опасения, как ни удивительно, на этот раз оказались напрасны. 1 мая нам приказали собираться и сдавать позиции сменщикам, бородатым кубанцам, которые сразу же начали интересоваться, как тут обстоят дела с самогоном и «жинкамы». 2 мая, это число я подчеркнул в своем дневнике целых три раза, штабс-капитан Докутович построил отряд и объявил, что мы идем на отдых в населенный пункт Албат, где, правда, нет пляжа, но зато полно зелени, чистого воздуха и тишины. Дружно крикнув «ура!», мы зашагали, не оглядываясь, зашагали на юг. Мы уходили, и никому, наверное, не хотелось думать о возвращении в эти страшные, покрытые солью и поросшие редкой травой северокрымские степи. Стоял май, наши лица уже начали покрываться загаром, дышалось легко.

Мы уцелели.

Поручик Усвятский обозвал эти страницы военно-полевой лирикой. За меня тут же заступились Туркул и Володя Манштейн, заодно позволившие себе недостаточно почтительно отозваться о великом романе господина поручика. Усвятский перешел в атаку, предъявив уйму претензий к моим запискам, которые (претензии) с покорностью принимаю. Разве что отвожу упрек в том, что преувеличил свои скромные научные заслуги в случае с надписью в Музее Древностей. Интересующихся отсылаю к «Известиям Русского Археологического института в Константинополе» за 1912 год, страницы, ежели мне не изменяет память, 123-141. А текст надписи привожу ниже. Надпись на провинциальном диалекте греческого. В переводе же профессора Кулаковского она выглядит так:

... сын Даиска.

Прожил 24 года.

Прощай!

Воином храбрым он был, и в земле он почил чужедальней.

Камень на гробе пустом отец безутешный поставил...

<С новой страницы>

7 мая 1921 года. Полуостров Галлиполи.

У Володи Манштейна есть манера задавать мне вопросы, как он выражается, «на засыпку». В этом чувствуется неистребимая привычка потомственного военного подначивать «штафирку», каковым он до сих пор меня считает. Достается и Туркулу – Антон Васильевич, несмотря на свой геройский вид, до войны служил делопроизводителем и пошел на фронт, как и мы с поручиком Усвятским, в 15-м. В таких случаях Туркул грозит Володе гневом своей верной Пальмы, а я, смиряя гордыню, пытаюсь отвечать. Ежели это удается, Манштейн отчего-то радуется и весьма одобрительно высказывается о приват-доцентах.

На сей раз, а было это вчера, он зашел к Туркулу, где тот вкупе с поручиком Усвятским и двумя «дроздами» сражался в преферанс, а я, впервые за неделю, собрался сесть за письменный стол. Писать буду отныне здесь, у Туркула, где и хранится написанное. Когда имеется сейф, у которого не дремлют караул и тигровый бульдог Пальма, как-то спокойнее.

Итак, Володя Манштейн предложил Антону Васильевичу объяснить, за что князю Кутузову-Смоленскому был пожалован орден Св. Владимира. Туркул, не отрываясь от карт, тут же кликнул Пальму, а Манштейн, хохотнув, поинтересовался мнением приват-доцента. Я не стал звать на подмогу Пальму и предпочел сказать правду: Михаил Илларионович был пожалован указанным орденом за Аустерлиц.

Все присутствующие выразили глубокое сомнение и даже несогласие, но Манштейн вновь засмеялся, на этот раз одобрительно, и подтвердил мою правоту. Я, естественно, поинтересовался, при чем тут Аустерлиц.

Аустерлиц, однако, оказался к месту. Манштейн сообщил, что наше командование решило сделать нам приятный сюрприз и устроить награждение офицеров и нижних чинов. Вообще-то войну мы проиграли, но получил же будущий князь Смоленский своего Владимира!

Тут уж Туркул озабоченно отложил карты. Манштейн, гордый, что узнал такую новость раньше дивизионного командира, охотно пояснил, что в Истанбуле (или еще где-то, может быть, на яхте «Лукулл») начали разбирать канцелярию Барона и нашли списки, оформленные еще в Крыму. Кое-кто из награжденных умудрился уцелеть, а посему ордена должны найти героев. Заодно Фельдфебель решил раздать завтра давно уже приготовленные Галлиполийские кресты – его собственную награду, полагающуюся нам всем за зимовку на Голом Поле.

(Кресты – черные, тяжелые, какие-то зловещие -выпилили из корпусов немецких снарядов наши умельцы. В этом, ей-богу, есть что-то двусмысленное.)

Сегодня утром, действительно, состоялся большой плац-парад с раздачей пряников. Фельдфебель блеснул своим знаменитым во всей Добрармии красноречием, после чего нам были вручены обещанные кресты с двумя датами («1920-1921», как на могиле) – и с осточертевшим всем имечком «Галлиполи». Вслед за этим Фельдфебель вновь скомандовал «смир-р-рно!» и зачел ведомость из канцелярии Барона. В основном, вручались ордена Св. Николая. Помнится, о введении нового ордена много говорили еще в Крыму, но никто его не видел, во всяком случае, из фронтовиков. Не удалось и на этот раз – ордена забыли в Севастополе, и награжденным вручалась маленькая трехцветная ленточка для ношения на кителе. К ленточке полагалась большая английская булавка. В основном, отчего-то награждали марковцев, ни Туркул, ни Манштейн ордена не получили, зато, к моему полнейшему изумлению, в числе награжденных оказалась моя скромная персона. Я получил из рук Фельдфебеля полагающуюся мне ленточку вкупе с булавкой, предварительно узнав, что все это мне положено «за спасение товарищей в бою». Как только нам скомандовали «вольно», «дрозды», окружив меня, грозно спросили, каких-таких «товарищей» я спасал? Поручик Усвятский заметил, что в канцелярии перепутали, и мне полагается не ленточка, а орден боевого красного знамени и золотое жидо-большевистское оружие с надписью «Бронштейнов сын». Последовали несколько толчков под ребра, пока наконец-то до меня дошло. Св. Николай кланялся мне за дивную встречу в таврийской степи в июле прошлого года. Впрочем, в дневнике я описал сей небезынтересный эпизод достаточно подробно, и к нему, даст Бог, будет время вернуться.