Флегетон - Страница 63

Перелистывая свои записи за июнь прошлого года, я то и дело натыкался на достаточно неряшливо вычерченные схемы. Конечно, я не пытался копировать в дневнике оперативные карты (где мне их было взять?). Просто хотел представить себе замысел летней кампании, перебирая возможные варианты. Не имея представления о некоторых важных частностях, главное я понял тогда, как мне кажется, верно. Понял – и не обрадовался.

Барон к лету успел сообразить, что из переговоров с красными ничего не выйдет. К этому времени стало ясно, что, сдерживая Русскую Армию в Крыму обещаниями мира, господа Ульянов и Бронштейн готовят удар на западе. Их ждала Коммунистическая Европа, а Белый Крым они были согласны терпеть только до подхода необходимых резервов, дабы потом скинуть нас в море.

Барон, естественно, решил этого не ждать и воспользоваться успехами поляков и Петлюры. Отсюда – наше летнее наступление. У нас в активе была земельная реформа, соглашение с Пилсудским, Петлюрой и, по слухам, даже с Упырем, отдохнувшая восьмидесятитысячная армия и постоянная помощь Франции.

Это мы понимали еще тогда, загадкой оставалось другое – чисто военные планы Барона. Логичнее всего было ожидать удара за Днепр, навстречу полякам. В крайнем случае, мы могли попробовать прошлогодний вариант и прорываться через Донбасс и Харьков.

Мы не сделали ни того, ни другого. Наши удары веером разошлись по всей Северной Таврии, и покуда мы брали Мелитополь, «дрозды» шли к Днепру. Мы били не кулаком, а растопыренными пальцами, и эффект такого удара никак не мог быть сокрушительным для господ большевиков.

Не мог – и не стал. Нас хватило только до октября.

Многие оправдывают Барона. Поговаривают, что за Днепр его в первые недели не пускали англичане, чтобы не мешать полякам. А удар по Донбассу был нужен, чтобы прорваться на Дон, где нас всегда ждали.

Может, Барон на это и рассчитывал. Но Дон к этому времени был уже надежно оккупирован и полностью разоружен, а десант Улагая на Кубань показал, что казаки предпочитают мириться с комиссарами. Вдобавок, предполагаемые союзники ничего для нас не сделали. Не лучше вышло и с земельной реформой. Юристы вновь запели давнюю песнь о выкупе, а крестьяне платить не собирались. В общем, политически мы провалились почти сразу.

К тому же, в самом начале нашего наступления красные переломили ход битвы под Киевом и погнали поляков назад. Так что, мы здорово опоздали.

Впрочем, есть циники, утверждающие, что наступление было необходимо Барону для международного признания. И заодно для того, чтобы запастись провиантом в богатейших губерниях России. Особенно был нужен хлеб, который мы продолжали продавать на Запад почти до самой эвакуации. В таком случае, Бог ему судья, нашему Барону.

Конечно, в те первые дни мелитопольского десанта ни о чем подобном и не думалось. Мы снова наступали, наступали по той самой таврийской земле, по которой за полгода до этого уходили, отбиваясь от банд Упыря и господ красночухонцев. Теперь бежали они, а не мы, и это приносило невольное чувство удовлетворения. Когда наступаешь, быстро появляется то, что Клаузевиц называет привычкой к победе. А такая привычка – страшная вещь, даже если воюешь один против трех, как это было в те дни.

Правда, Рачья-Собачья умнела на глазах. И вскоре мы получили возможность почувствовать это, так сказать, на собственной шкуре.

Ни пехоты, ни конницы в Акимовке не оказалось. Наш десант глубоко вспорол красный тыл, а их фронтовые части еще не успели подойти. Но командование господ краснопузых, выиграв несколько часов, успело разместить у Акимовки бронепоезда, которые тут же открыли бешенный огонь, уложив наши цепи носом в траву.

Прапорщик Геренис, любопытство которого не исчезало даже под обстрелом, поспешил поинтересоваться у меня назначением аэростата. В первую минуту я и сам задумался, а потом сообразил, вспомнив Германскую. Аэростат служил наблюдательным пунктом, откуда корректировался огонь с бронепоездов. Да, это уже вам не штыковая под музыку! Это уже война по всем правилам, так сказать, по науке.

Мы вновь лежали в густой траве, а бронепоезда, остановив нас несколькими сильными залпами, лениво постреливали, экономя снаряды. Оставалось скучать и ждать подхода нашей артиллерии.

Насколько я помню, с артиллерией нам всегда отчего-то не везло. И на этот раз после часового ожидания выяснилось, что подвезли всего четыре орудия. Наша батарея бодро открыла огонь, мы встали в полный рост, готовясь идти в штыковую, но не прошли и ста метров, как вновь ударили пушки с бронепоездов. Нас не задело, и мы продолжали движение вперед, но огонь наших пушек становился все реже и реже, пока, наконец, не смолк. Очевидно, артиллерия красных, пользуясь аэростатом, засекла нашу батарею и подавила ее. Тут краснопузые вновь ударили, на этот раз шрапнелью, и пришлось снова залечь в траву.

Аэростат висел прямо над нами, вызывая невольные размышления по поводу намалеванного на нем лозунга. Я бы еще понял, ежели было бы обещано убить барона, но «даешь» приводило в недоумение. Кто и кому должен был «дать» (передать? выдать?) Петра Николаевича? Русский язык за годы Смуты определенно делал такие успехи, что моего образования уже не хватало.

Время от времени мы открывали по «колбасе», как было принято именовать аэростаты еще в Германскую, прицельный огонь, но проклятый выродок из семейства монгольфьеровых висел довольно высоко. Приближался вечер, и оставалось надеяться только на ночную атаку. А к господам краснопузым вот-вот могли подойти резервы.