Флегетон - Страница 55

Я ждал, что будет дальше, но Фельдфебель только прохаживался вдоль строя, время от времени притопывая, будто бы давя невидимых тараканов. Этот своеобразный танец должен был, по идее, намекнуть нам, что его превосходительство недоволен. Говорят, в своем Преображенском полку он и вправду выглядел грозно, но лично меня, признаться, эти пантомимы давно уже оставляли равнодушным. Вот ежели бы предо мною выросла из-под земли пулеметная тачанка с Упырем собственной персоной, тогда дело другое, тогда и поволноваться можно.

Чуть сзади толпились свитские, среди которых я узнал генерала Левашова и, к немалому удивлению, своего тезку – генерала Володю. Все они держались поодаль, как и положено свите грозного начальства, готовившегося разобраться с нерадивыми подчиненными.

И началось! Фельдфебель зарычал – рычать он умеет и рычать он любит. По чести говоря, наш внешний вид и вправду оставлял желать лучшего, но тут уж надо винить интендантов. Хотя офицеры были в новых английских френчах, да и солдатские гимнастерки выглядели вполне свежими, зато наши сапоги... Ну, да это больная тема.

Впрочем, Фельдфебеля не интересовали сапоги. Он увидел наши бороды. Почему-то даже Лавр Георгиевич не требовал от нас регулярного бритья, когда мы атаковали Екатеринодар, а «царь Антон», объявляя благодарность в приказе за взятие Екатеринослава, тоже не присылал нам парикмахера. Между прочим, сам Фельдфебель носил бородку ничуть не меньше нашей. Но, видимо, он действительно думал, что выступает в роли Юпитера в известной дилемме Jovi – bovi. Не будем уточнять, кто в данном случае бык, а вот сорокинцев ему бы лучше не трогать. Особенно после восьми месяцев беспрерывных боев, да еще при том, что жалованья хватает как раз на несколько фунтов вяленой дыни.

Итак, Фельдфебель рычал. Мне это начало изрядно надоедать, да к тому же неудержимо захотелось курить. Иногда это бывает – вероятно, контузии все-таки не прошли даром. А может, Фельдфебель в это утро оказался слишком уж невыносимым.

Рука потянулась к карману, где лежала початая пачка «Сальве», и я понял, что непременно закурю. Я отдавал себе отчет в том, что курить в строю не полагается, хотя бы ради того, чтобы не развращать прапорщика Герениса, но руки сами собой вынули папиросу из пачки, размяли и полезли за зажигалкой. Правда, в эти минуты Фельдфебель распекал первую роту, и мои манипуляции видела лишь свита. Кое у кого вытянулись физиономии, а генерал Володя подмигнул мне и показал большой палец. Я подмигнул в ответ и с удовольствием затянулся.

На третьей затяжке Фельдфебель меня, наконец, заметил. Хотя «заметил» – это не совсем то слово. Звук замер в его глотке, ноги прилипли к земле, и над нами повисла тишина, нарушаемая лишь гудением шмелей. Бог весть, что могло последовать дальше, но тут я услышал щелчок зажигалки справа от себя и, скосив глаза, увидел, что поручик Усвятский последовал моему примеру.

Да, все-таки мы оставались сорокинцами! Через минуту курили офицеры не только моей, но и первой роты, один лишь штабс-капитан Докутович поглядывал на нас и бледнел.

Фельдфебель, наконец, закрыл рот и, в свою очередь, начал краснеть. Краснел он долго, и от моей папиросы оставалась половина, когда он, наконец, взбугрил жилы на шее и заорал, приказывая офицерам остаться на месте, а остальным разойтись.

Нижние чины шуганули обратно в сараи и заняли там оборону, а мы продолжали курить и ждать, чего будет дальше. Я, честно говоря, предполагал, что Фельдфебель додумается выхватить револьвер, но он вдруг похлопал себя по галифе, и извлек пачку «Мемфиса». Теперь уже курили все, включая свиту.

Наконец, он скомандовал «Вольно. Разойдись», и мы не спеша двинулись назад, только несчастный штабс-капитан Докутович стоял все на том же месте, не решаясь с него сдвинуться. Я решил также не отходить далеко – и не ошибся. Через минуту прозвучало грозное «Штабс-капитан!», и я предстал прямо перед его превосходительством.

Первую фразу я почти угадал. Фельдфебель обратился к штабс-капитану Докутовичу, с горькой иронией спрашивая, как он мог воспитать таких офицеров. Мне было жалко штабс-капитана, и я, обратившись к Фельдфебелю по имени-отчеству, предложил переговорить тет-а-тет. Тот хотел было взреветь, но вгляделся – и узнал меня.

В Ледяном походе мы оба командовали ротами, он – в чине полковника, а я – в тех же погонах штабс-капитана. Правда, в бою я видел его редко.

Не знаю, может быть, я к нему несправедлив. В конце концов, его роту могли держать в резерве. Но невозможно забыть, как в последний день мы курили с генералом Марковым папиросы из его портсигара перед броском на красные пулеметы, как мы выносили полковника Неженцева, который только что смеялся, а теперь его голова бессильно болталась из стороны в сторону, а прямо меж глаз чернела дырка...

Не было тогда с нами Фельдфебеля! Не было!

Наверное, все это без труда читалось на моем лице, поскольку Фельдфебель прокашлялся и сбавил тон, поинтересовавшись, не мешают ли мне офицерские погоны. Я спокойно объяснил ему, что свое последнее звание я получил от Государя Императора, при этом как бы ненароком назвав Фельдфебеля полковником. Намек был прозрачнее некуда – «царь Антон» мог сделать Фельдфебеля даже фельдмаршалом, но цену этим «легким» погонам мы все знали. Еще минуту тянулось молчание, потом я попросил его оставить нас в покое. Наш отряд уже получил свое. И еще получит – сполна. А вот как возьмем Москву, пусть тогда и начинает нас воспитывать.

Фельдфебель отошел к своей свите, там что-то забурлило, в воздухе пронеслось чье-то испуганное «контуженный», и через минуту у наших сараев снова стало тихо, только курилась пыль от умчавшейся кавалькады. Я повернулся и, не оглядываясь на окаменевшего штабс-капитана Докутовича, ушел в нашу камеру N3. Мои офицеры взглянули на меня немного испуганно, но я махнул рукой и повалился на койку.