Флегетон - Страница 52

Ехали мы долго, дорога ныряла из балки в балку, и поручик Усвятский имел достаточно времени, дабы высказать беззащитному профессору все, что он думает об историках вообще и об археологах в частности. Я не удивился, ежели в конце этих, столь знакомых мне рассуждений, последовало бы предложение расстрелять нас с профессором прямо на месте, но поручик ограничился лишь идеей создания при Академии Наук специальной химической лаборатории для экспертизы, консервации и определения возраста археологических находок. Только это, а также широкое применение флюоринового метода, разработанного французским химиком Карнотом еще в 1892 году, могло бы, по мнению поручика Усвятского, спасти археологию от полного вырождения. Я лишь хмыкнул, но профессор Лепер принял все сие всерьез и принялся жаловаться на пропажу коллекций Института в Константинополе и отказ властей подготовить к эвакуации фонды Херсонесского Склада Древностей.

В Херсонесе почти ничего не изменилось с того времени, когда я впервые приехал сюда в 1907 году, чтобы участвовать в экспедиции Карла Казимировича Косцюшко-Валюжинича. Склад Древностей стоял все там же, правда, на дверях висел замок, а посетителей, которых весной и летом бывало здесь порядочно, теперь не оказалось вовсе.

Однако, открыли нам быстро, и профессор повел нас по Складу, объясняя, что лучшее, увы, отправлено в Императорский Эрмитаж и теперь, вероятно, пропало навсегда. Впрочем, и тут оставалось много стоящего. Но поручика Усвятского обилием древностей пронять было трудно. Не склонный впадать в восторг по поводу того, что, скажем, данный канфар был современником Цезаря, он более интересовался, отчего мы датируем именно так, каков химический состав лака и возможно ли сей лак воссоздать в лабораторных условиях.

Химик, что с него возьмешь?

Да, тут было много знакомого. Кое-что осталось от экспедиции 1907 года, первой моей и последней – Карла Казимировича. Бородатого поляка уже валил с ног туберкулез, но он все торопил и торопил нас, будто и вправду чувствовал, что больше ему не копать эту серую землю. Здесь хранилось и многое из найденного в экспедициях самого Романа Христиановича. Я взял с витрины прекрасный аттический светильник с головой Пана, и мы с профессором вспомнили, как в 1908 году я выкопал его на Девичьей горке, когда мы заканчивали работы в южной части некрополя. Жаль, все это остается господам краснопузым! Эрмитажа уже нет, Константинопольский институт погиб, а теперь мы теряем Херсонес. Я спросил профессора, не собирается ли он уезжать, но Лепер лишь грустно улыбнулся, заметив, что никуда от Херсонеса не уедет. Поручик Усвятский попытался поведать Леперу о «чеке» и о том, как Совдепия относится к профессорам, особенно к тем, кто фотографировался вместе с Государем Императором на фоне херсонесских руин, но Роман Христианович заметил лишь, что ему они не смогут причинить зла. Тогда я еще не понимал, что он имеет в виду.

Мы зашли в монастырь, поставили по свече в храме Св. Владимира и долго стояли под его сводами. И это тоже приходится оставлять! Мы видели, и не раз, что творили господа комиссары в Божьих Храмах. Господи, а ведь отсюда пошло на Русь учение Христа! На этом месте, в храме Св. Василия, что на холме, крестился Равноапостольный. И теперь между Собором и ордами, рвущимися испаскудить и осквернить последние наши святыни, оставалась лишь узкая стальная полоска наших штыков. Даже в тот теплый беззаботный майский день под гигантскими сводами пустого храма, закрытыми цветной смальтой мозаик, под немигающим взглядом Одигитрии над золотым алтарем, чувствовался холод обреченности. Мы оставляли наши храмы под золотыми крестами, чтобы в конце пути обрести другие – черные Галлиполийские с двумя датами, как на надгробии.

Мы посидели в уютном монастырском дворике, послушали, как журчит вода в фонтане, а затем прошли мимо Игуменского корпуса к небольшой аллее, где под обломанной белой колонной навек успокоился Косцюшко. Когда-то мы все жалели его, но теперь я впервые подумал, что беспокойному поляку повезло. Худшее, что он встретил в жизни, были склоки коллег и козни святых отцов из монастыря. Даже когда сюда ввалятся паладины Коминтерна, ему будет уже все равно. Он сделал для Херсонеса все, что мог, и имел право на вечный покой на этой тихой аллее под сенью скорченной акации.

Обратно мы шли молча, и я размышлял о том, что скоро наш белый Севастополь падет, как пал когда-то Херсонес, нас всех разнесет черноморским ветром, и может я останусь лишь здесь, на экспедиционных фотографиях, вклеенных в отчеты Косцюшко и Лепера. Останусь безымянным, как и десятки тех, кто копал вместе с нашими профессорами и потом фотографировался напоследок, собравшись у стенки раскопа или у руин базилик. Может, у комиссаров не дойдут руки до нас, навеки застывших на фотографических пластинках. И это будет надежнее, чем память наших безымянных могил, раскиданных от Орла до Джанкоя.

Профессор звал нас к себе домой пить чай и беседовать, но мы откланялись, поскольку спешили к капитану Егорову, который, вероятно, уже ждал нас. Напоследок я вновь заговорил об эвакуации, но Лепер и слышать об этом на хотел и лишь качал головой.

О Романе Христиановиче мы услыхали снова только на рейде Истанбула, в декабре, когда все было уже кончено. В последний день эвакуации профессор Лепер пустил себе пулю в висок.

Вот и все, Роман Христианович!

Капитан Егоров встретил нас ворчанием, после чего, не дожидаясь моего вопроса о дамах, потащил нас в комнату, где мы вместо дам обнаружили толстяка с генеральскими погонами, вкушавшего, ежели я не запамятовал, вареную осетрину под «Смирновскую». Признаться, я немного очумел, особенно когда генерал подмигнул мне, назвался Володей, и потребовал выпить по поводу того, что мы тезки. Я обалдел и опрокинул рюмку, даже забыв закусить. Поручик Усвятский занял оборону в темном углу, готовясь, в случае необходимости, прийти мне на помощь.