Флегетон - Страница 30

Еще раз перечитал я эти строки и подумал, что стоило бы любому их «краскому» скомандовать «Огонь!», и нашу цепь смел бы первый же винтовочный залп. Вот уж таинственная русская душа! Господа европейцы уверяют, что на войне очень нужны психологи. Ну, на нашей войне куда важнее психиатры. Пусть они все это объяснят, ежели смогут.

Возможно, еще минута-другая, и красные, очухавшись, смели бы нас, как пух, и ворвались бы в город, но тут слева и справа послышался свист, конский топот, кто-то завопил: «Держись, сорокинцы!», и грянуло «ура». Это мчалась Донская бригада Морозова. Почти одновременно справа, со стороны железнодорожной ветки, ударили пушки, и бронепоезд «Орел» двинулся во фланг красным.

Тут уж обошлось без команд. Кто-то заорал: «Сдавайтесь, сволочи», мы рванули вперед, толпа метнулась кто куда, бросая оружие, спотыкаясь, падая в грязь и снова поднимаясь, чтобы упасть под саблями морозовцев. В общем, и тут инстинкт сработал верно: красные разделились на две части и попытались обойти Уйшунь с востока и с запада, но бронепоезд лупил из всех пушек, а Донская бригада и не думала отставать. Не знаю, много ли дошло до Перекопа. Во всяком случае, через несколько минут перед нашей цепью стояло несколько сот красных орлов, бросивших винтовки, а потому уцелевших, а шум боя, постепенно удаляясь, перемещался куда-то к северу.

Тут только мы поняли, сколько стоила нам эта последняя атака. Я махнул рукой и приказал взводным, чтобы пленные сами складывали винтовки и прочую амуницию у наших окопов.

Винтовки сносили медленно, очевидно, красные тоже двигались из последних сил, а я тем временем, уже успел перекурить и подозвал прапорщика Немно, поинтересовавшись о смысле его странных пассов во время атаки. Прапорщик блеснул отчаянными черными глазами и вполне серьезно объяснил, что этими жестами у них, у цыган, останавливают взбесившихся лошадей. Я покачал головой, не имея сил комментировать его заявление, а прапорщик улыбнулся, как ни в чем не бывало, и пошел разбираться с пленными.

Пленных было, действительно, много. Столько мы не брали уж давно, наверное, с весенней кампании 19-го. Пока сносили оружие, пока красных орлов выстраивали, чтобы гнать в тыл, я крикнул поручику Усвятскому, чтобы он привел мне кого-нибудь из командного состава. Поручик, похоже, решил, что мне не терпится лично порешить какого-нибудь красного героя, и вскоре притащил, злорадно усмехаясь, худенького паренька с большой красной нашивкой на рукаве. Оказалось, что это мой, так сказать, коллега, ротный командир с вполне русской фамилией. Вообще-то говоря, «язык» нам не требовался, разведывательные данные были ни к чему – и все так ясно, дырявить его из нагана я тем более не собирался, но в этот день все, похоже, совершали странные поступки.

Я усадил «краскома» рядом, он достал кисет с махоркой и стал вертеть «козью ногу». Руки у него дрожали, самокрутка никак не сворачивалась. Поручик Усвятский, не выдержав издевательства над ни в чем не повинной «козьей ногой», сунул пленному «Мемфис», и мы закурили, глядя на обезображенную воронками степь, среди которой там и сям лежали мертвецы в грязных серых шинелях.

Наконец, я спросил его то, ради чего он мне, собственно, и понадобился. Наверное, из его ответа я надеялся узнать и другое – почему не стреляли мы.

Господин «краском» долго молчал, затягиваясь «Мемфисом», и, наконец, тихо проговорил, что несколько раз хотел скомандовать «Огонь!», но не смог. Больше он ничего не сказал, да этого и не требовалось.

Не смог. И кто мне объяснит, почему.

Тем временем конвой из первой роты уже гнал пленных куда-то к центру Уйшуни, а штабс-капитан Докутович оживленно беседовал с соседом слева, высоким моложавым подполковником, командиром Пинско-Волынского батальона. Я подошел к ним и узнал кое-что новое.

Подполковник Выграну час назад получил приказ командующего, где говорилось об измене (очередной) все того же Орлова. В результате наша группировка перенацеливалась на юг – ловить Nicola, дабы не пустить подлеца в Симферополь. Это, признаться, несколько удивило: банда Орлова уходила на рысях, и нашей пехоте со стоптанными пятками за ней было явно не угнаться. Подполковник и штабс-капитан Докутович были удивлены не меньше, но, на всякий случай, приходилось готовиться и к этому. Мы дружно ругнули Орлова, причем я окончательно убедился, какого маху дал третьего дня, не нажав вовремя гашетку пулемета. Один Орлов стоил дороже, чем несколько сот краснопузых. Делать было нечего, и мы пошли распоряжаться.

Прежде всего подвели итоги. Уйшунский бой стоил отряду двух десятков убитыми и вдвое больше – ранеными. У штабс-капитана Докутовича погиб один из его прапорщиков; у меня, слава Богу, все офицеры были целы, но я потерял семерых юнкеров. Ребят было жалко: для всех это был первый бой, и мало утешало то, что мы одержали победу.

Следовало спешить. Мы похоронили убитых в общей могиле на окраине Уйшуни, рядом с татарским кладбищем. Удалось даже привести священника, вконец перепуганного старика, который постоянно забывал слова отходной, и поручику Усвятскому приходилось ему подсказывать. Мы уже собирали вещи, и я всерьез прикидывал, где бы достать несколько подвод для наших пулеметов, как из штаба пришли новые указания. В погоню за Орловым уходил сводный полк 9-й кавдивизии, а мы покуда оставались в Уйшуни. Бригада Морозова тем временем заняла Чаплинку, вновь закрыв крымскую «бутылку». Итак, бой кончился, и для нас вновь наступала пауза.

Мы еще не понимали, что эти несколько дней решили судьбу Крыма на ближайшие полгода. Волны красного потопа, захлестнувшие то, что еще недавно было Россией, остановились у Турецкого Вала.